АФГАНИСТАН БОЛИТ В МОЕЙ ДУШЕ

Литературный сценарий по стихам, песням, дневникам воинов-афганцев

В выступлении могут участвовать несколько человек. В качестве музыкального сопровождения — гитара.

ПЕРВЫЙ.
Открываю страницы афганской войны,
Где желтеют бумага и строки:
Ведь уроки, которые извлечены,
Прояснились не в скорые сроки.

Делал записи наспех, но все — набело,
Как история мне диктовала.
Ну а то, что ни строчки в стихи не вошло, —
На войне этой тоже бывало.

ВТОРОЙ.
Еще на границе и дальше границы
Стоят в ожидании наши полки.
А там, на подходе к афганской столице,
Девятая рота примкнула штыки.

Девятая рота сдала партбилеты,
Из памяти вычеркнула имена.
Ведь если затянется бой до рассвета,
То не было роты, приснилась она...

Войну мы порой называли р а б о т а,
А все же она называлась войной.
Идет по Кабулу девятая рота,
И нет никого у нее за спиной.

Пускай коротка ее бронеколонна,
Последней ходившая в мирном строю, —
Девятая рота сбивает заслоны
В безвестном декабрьском первом бою.

Прости же, девятая рота, отставших:
Такая уж служба, такой уж приказ...
Но завтра зачислят на должности павших
В девятую роту кого-то из нас.

Войну мы подчас называем р а б о т а,
А все же она остается войной.
Идет по столице девятая рота,
И нет никого у нее за спиной...

 

ТРЕТИЙ. Из дневника Стоматова Владимира, рядового, разведчика:

“Когда пересекли советско-афганскую границу, наша машина поломалась. Пока отремонтировали, другие машины были уже далеко. И все продовольствие было там. Двое суток голодали. Колонну догнали уже возле Герата.

Первые восемь-девять месяцев спали где придется: на земле, в кабинах автомашин. Потом поставили палатки. С конца февраля до конца марта здесь постоянно дожди. Затем наступает страшная жара. Один лейтенант привез с собой термометр со шкалой делений ло 50 градусов. Когда повесили на солнце, он лопнул. После уже достали новый со 100-градусной шкалой. Посмотрели, а ртутный столбик показывает 78 градусов!

ЧЕТВЁРТЫЙ. Что больше всего поразило в Афганистане — это нищета. Когда мы приехали — зима была. Снега не было, но ветер, пронизывающий до костей, злой какой-то. Мы, солдаты в ватных бушлатах и то мерзли. А местные крестьяне в это время босиком ходили. Тогда же я увидел, как дерево продают на килограммы, тщательно взвешивая...

ПЯТЫЙ. В апреле первый раз поехали в рейд. Сопровождали продукты в Тиринкут. Там и узнали, что представляют собой душманы. Постоянные обстрелы на дорогах, все время в напряжении. Однажды в садах возле реки душманы устроили засаду. Спрятались на деревьях, привязав себя к стволам. Было очень сложно определить, откуда ведется огонь. Вызвали на помощь вертолеты. Те обстреляли птурсами сады. Мы после обстрела ходили их прочесывать. Некоторые мертвые душманы упали на землю, другие так и остались висеть на деревьях”.

ПЕРВЫЙ.
Днем ветер, ночью снегопад,
Морозные рассветы.
А мы летим в Джелалабад,
В Джелалабаде лето.

Там в эвкалиптовых ветвях
Большие, как сороки,
Десятки желтогрудых птах
Устраивают склоки.

Там берега реки Кунар
Травой покрыты сочной.
И над водой молочный пар
Восточной дышит ночью.

Там пальм упругие листы,
Как зеркала, сверкают,
И звезды с чистой высоты
По ним в траву стекают.

Там, как на елке в Новый год,
Пунцово-красным шаром
Бесценный безымянный плод
Красуется задаром.

Там над ручьем стоит камыш
В три роста человечьих,
Летучая ночная мышь
Порхает в нем беспечно.

Там обезьяны из чащоб
Пугают визгом уток.
Там снайпера стреляют в лоб.
Что тоже кроме шуток.

ВТОРОЙ. Из дневника Финогеева Евгения, старшего лейтенанта:

“Неделя, как пересекли границу. Чужая земля, необычные дома, люди. Все ново. Началось непредвиденное. Двое солдат напились из источника - желудки расстроились. Рядовой Бекут отравился жевательной резинкой, двое курили подаренные сигареты — еле сумели откачать... Вот так, еще не слышали выстрелов, а уже несем потери”.

 

ТРЕТИЙ. Патрикей Виктор, младший сержант:

“Случился со мной казус, о котором до сих пор с улыбкой вспоминаю. Принялись душманы нашу колонну обстреливать. По инструкции во время обстрела водители должны на обочине дороги залечь и держать оборону. Обстрел идет во всю, пули свистят, я быстренько выскочил из машины и угодил в рисовое поле, залитое водой. Стою и думаю, падать или не падать на землю. У меня обмундирование новое, и так обидно его пачкать. Уже потом себя не раз ругал — нашел о чем размышлять. Уж лучше быть мокрым и живым, чем сухим и мертвым”.

ЧЕТВЕРТЫЙ (поет под гитару).

Пылает город Кандагар,
Живым уйти нельзя.
И все-таки а л л а х а к б а р,
А л л а х а к б а р, друзья.

Мне было тошно в жизни той,
Я жить как все не смог.
Простился с верною женой:
А л л а х а к б а р, дружок.

И над могилою отца
Заплакал наконец:
Твой путь пройду я до конца,
А л л а х а к б а р, отец.

А л л а х а к б а р! Горит песок,
И рушится скала,
И очередь наискосок
Дорогу перешла.

А л л а х а к б а р! Грохочет склон,
И перебит дозор.
Веди ж в атаку батальон,
А л л а х а к б а р, майор.

Вы слышите, как мы поем
Там, в цинковых гробах,
Ты видишь ли, как мы идем,
Мы не свернем, а л л а х!

А если кто-нибудь живым
Вернется в Кандагар,
Его мы, может быть, простим:
Ему — а л л а х а к б а р...

ПЯТЫЙ. Сидоров Юрий, рядовой, пулеметчик:

“В ущелье мы попали в засаду. Положение складывалось критическое: дальше идти мы не могли, прервалась связь с соседями. Вдруг огонь со стороны духов прекратился, и в тишине сверху посыпались бородатые. Сделав несколько выстрелов в набегающую толпу, мы вступили в рукопашную схватку. Духи, как и мы, дрались молча и с ожесточением. Только иногда раздавались стоны и крики раненых. Вот где мне пришлось применить все то, чему меня учили инструктора по рукопашному бою. Первый дух упал, не добежав до меня, сраженный выстрелом наповал. Второй получил такой удар прикладом по голове, что больше не встал. Третий вдруг остановился и стал крутить что-то над головой. Свист, и... исцарапав руки, он вырвал у меня винтовку. Я опешил, но на мгновение. Снова свист, я едва успеваю присесть. Невидимое для моих глаз оружие вновь завертелось над головой бородатого. Похоже, этот собирался со мной разделаться, но мне никак не хотелось расставаться с жизнью. Я схватил камень и бросил его в эти ненавидящие глаза. От боли мой противник выронил оружие. Не раздумывая я бросился на него, но получил такой удар в лицо, что отлетел метра на четыре. Вытирая разбитое в кровь лицо, увидел духа, бегущего ко мне с ножом, но длинная очередь прервала его бег. Я поднял голову и увидел подающего мне руку Игоря. “Порядок?” — спросил он. “Вот гад, видал, чуть не убил”, — ответил я. “Спасибо, выручил”. “Да ладно”, — он высматривал пути отхода назад. Потом был взрыв... Очнулся я от холода, который пробирал до самых костей. Было уже темно, и ничего нельзя было разглядеть. Я не мог понять, где нахожусь. Попытался встать, но резкая боль повалила меня на спину. Где же Игорь? Вдруг мне показалось, что кто-то застонал. Игорь! Живой! Коснувшись его груди, ощутил под рукой липкую кровь. Живой! Значит порядок! “Нет, брат, не жилец я уже”. Меня это разозлило. “Брось, сейчас мы дойдем до наших, и тебя вылечат”. “Подожди, не спеши. Все равно не дойдем. Очень жжет в груди. Хочу тебя попросить об одном деле. Выполни то, о чем прошу. — Он прерывисто задышал, глотая открытым ртом воздух. — В Свердловске в пединституте на третьем курсе филфака учится Аня... она не знает, что я ее люблю... но ты передай ей это... и еще, зайди к матери, когда вернешься в Союз... пусть не думает обо мне плохо из-за того случая, который произошел между нами.

Я смотрел на него и не верил, что так можно прощаться с жизнью. Я не хотел верить в это... Игорь затих медленно, чуть дернувшись всем телом, а я не смог остановить слез, которые падали на камни, молчаливые свидетели тех минут.

Игоря больше нет. С этой минуты я стал ненавидеть войну...”

ПЕРВЫЙ (поет под гитару).

Полыхал бэтээр за спиною,
И бензин разливался вокруг.
И навеки прощался со мною
Настоящий, непесенный друг.

Настоящий, живой, опаленный
Непридуманным жарким огнем.
Рядовые, без лычек, погоны,
Покоробившись, тлели на нем.

А подробностей вам не расскажут
Ни комдив, ни начпо, ни комбат,
Только место на карте укажут,
Где отмучился этот солдат.

Да и мы с ним простились лишь взглядом,
Когда полз я к живому огню.
Если вы с нами не были рядом,
Как же это я вам объясню?

На маршруте в засаду попали
И граната пробила движок —
Вот и все в документах детали
Плюс диагноз: смертельный ожог.

Ну а то, что дружили мы свято,
Что делили мечты и пайки, —
Мне, пока что живому солдату,
Пересказывать вам не с руки.

Обстоятельства были виною,
Что мы с другом простились в огне,
Что не песней, а болью немою
Вспоминать его выпало мне.

К сожалению, это не песня,
Это быль, это быль, это быль.
Под Шинданом мы рухнули вместе
В придорожную жаркую пыль...

ВТОРОЙ. Курган Николай, рядовой:

“Я вот сейчас пишу, плачу. Тяжело писать, а ведь мне очень обидно за тех ребят, что полегли там. Ведь Серегу даже не наградили посмертно. Это же подвиг — без ног отстреливаться в сторону врага, теряя сознание, силы и последние минуты жизни. Через несколько дней мы были вовлечены в операцию по освобождению Джелалабада. Вызвал меня комбат Тараканов. Говорит: “Повезешь своего друга на родину с прапорщиком” (не помню его фамилии). Прибыли в Кабул вертолетом, переночевали у десантников в палатке. Ночью привезли тяжелораненых и убитых (рядом была палатка медсанбата). Стоны, проклятия, ругань: спать было невозможно. И так всю ночь. Одни вертушки улетели, другие прилетали с нашими ребятами.

Утром заводят в палатку, внутри морозильники, показывают гроб с табличкой “Рубан Сергей”, а это не он. Пришлось для опознания чуть ли не все гробы проверять, пока нашли. Погрузили в самолет Сережу да еще несколько ребят, а нас отправили обратно в Джелалабад. Вот так это все и было”.

ТРЕТИЙ. Пахомов Юрий, рядовой:

“Вчера убили Кольку... Глупо, боже мой, как глупо. Не верится, не могу даже себе представить. Ведь только позавчера он еще улыбался и шутил, а сегодня его нет... Нет человека, и никто и ничто его не возвратит в этот безжалостный мир. Не верю, не верю, не верю... Не хочу смириться с мыслью, что тебя больше нет, почему именно тебя, почему?! Прощай, Николай, да будет тебе пухом земля.

Извини меня, дневник, я не могу перенести тяжелой утраты. Жизнь паскудна, лжива, жестока. Где ты получишь пулю, где? Если бы знать, почему она ищет нашей смерти, почему? Ему было двадцать, что он видел? Ничего, кроме того, как убивать. Война — страшное слово. Если доживу до светлого дня, то я клянусь, узнают люди правду о событиях в Афганистане, пусть мне придется потратить на это всю мою оставшуюся жизнь”.

ЧЕТВЕРТЫЙ.
Давай за тех, кто не вернулся,
Кто стал частичкой тишины,
Кто лег в горах и не проснулся
От необъявленной войны.

Давай не чокаясь, ребята,
Давайте молча и до дна —
За офицера и солдата,
Кого взяла к себе война.

Давайте вспомним поименно
Тех, с кем навеки сроднены,
Кто был частицей батальона,
А стал частицей тишины.

Оставить не имеем права
А только молча и до дна,
Поскольку общая держава,
Поскольку общая война.

ПЯТЫЙ. Из дневника Пахомова Юрия:

“Так вот, мы здесь имеем все, от часов японских кончая самыми дорогими вещами. Кто возьмет в магазине, а у кого как трофей. Но из-за возможности жить хорошо мы теряем самое дорогое — саму жизнь. Тысячи трупов встретила наша родина, и сколько еще встретит. И это не считая калек и людей уже неполноценных... И единственное я хочу сказать, какими бы ни были наши грехи, мы все же заслуживаем уважения. Ради мира отдаем свои молодые годы и свою жизнь. Если умру я... после меня останется мой дневник, и кто ни прочитал бы его, поймет, что нам тяжело было умирать только потому, что после нас почти никакого наследства... Так простите нас мамы, сестры, за то, что мы убиваем, нужно для Родины. Вот и все, что я хотел сказать”.

ПЕРВЫЙ (поет).

От боя до боя не долго,
Не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять, кроме долга?
Нам нечего больше терять.

И пусть на пространствах державы
Весь фронт наш — незримая пядь.
А что нам терять, кроме славы?
Нам нечего больше терять.

Пилотки и волосы серы,
Но выбилась белая прядь.
А что нам терять, кроме веры?
Нам нечего больше терять.

Звезда из некрашеной жести
Восходит над нами опять.
А что нам терять, кроме чести?
Нам нечего больше терять.

В короткую песню не верьте,
Нам вечная песня под стать.
Ведь что нам терять, кроме смерти?
Нам нечего больше терять.

ВТОРОЙ.
Он руку в приветствии поднял
И вновь опускает к глазам.
Сегодня, сегодня, сегодня
Уходим с войны по домам.

Сегодня палатки свернули
И завтра сдадим на склады,
Чтоб их не дырявили пули,
Как в годы афганской беды.

Покрасили диски и скаты
На всей батальонной броне.
Сегодня уходим, ребята,
В наш первый парад на войне.

Комбат козыряет колонне,
Но слезы лицо бороздят...
Мы помним, мы помним, мы помним
Мы помним их тоже, комбат...

ТРЕТИЙ. Фесюн Сергей, рядовой:

“Кто отслужил и прощался с ребятами, комок к горлу подступил, никогда не думал, что будет так тяжело расставаться. Домой приехал, дней пятнадцать прошло, когда улеглась радость от встречи с родными, и вдруг затосковал. Хотел уехать обратно. Там как-то все по другому было. И хоть трудно, тяжело, зато понимал, что ты нужен. Ну и, конечно, только там ощутил, к чему приводит война. Когда несколько дней в мокрых окопах просидишь, никому такой жизни не пожелаешь. Что может быть лучше — жить всем в мире!”

ЧЕТВЕРТЫЙ. Теплов Юрий:

“Видел двоих в московской церкви Николы в Хамовниках. Один, с медалью “За отвагу”, был с протезом вместо левого глаза, другой — на костылях. Верующие молились, а они просто стояли посреди церкви. Позже, уже за церковной оградой я подошел к ним. Они не были расположены к разговору и, если бы я не упомянул несколько афганских гарнизонов, в том числе и Кундуз, могли бы послать меня подальше. В Кундузе служил один из них, Виктор Афанасьев, тот, что был на костылях.

— Я изуверился в жизни, — сказал он. — Тут, — показал на верующих, — все друг друга понимают. А там...

Там — это в мире, где мы живем. Там — это в нашей с вами стране, в нашей обыденной жизни. Там — это где выдали бывшему солдату протез, который он не носит, потому что растирает культю до крови. Там — это где два молодых человека не нашли в своей послевоенной жизни себе места”.

ПЯТЫЙ.
Солнце еще не остыло,
Воздух прохладен уже.
Дальняя память заныла
В переболевшей душе.

Дальняя, горькая, злая —
Не пожелаешь врагу!
Что с нею делать не знаю,
Но без нее не могу.

Кажется: невыносимо,
Лучше забыть навсегда.
Но из холодного дыма
Алая светит звезда.

ПЕРВЫЙ (поет, ему подпевают все участники).

Горит звезда над городом Кабулом,
Горит звезда прощальная моя.
Как я хотел, чтоб Родина вздохнула,
Когда на снег упал в атаке я.

И я лежу, смотрю, как остывает
Над минаретом синяя звезда.
Кого-то помнят или забывают,
А нас и знать не будут никогда.

Без документов, без имен, без наций
Лежим вокруг сожженного дворца.
Горит звезда, пора навек прощаться,
Разлука тоже будет без конца.

Горит звезда декабрьская, чужая,
А под звездой дымится кровью снег.
И я слезой последней провожаю
Все, с чем впервые расстаюсь навек.